» Под Толстого

Раскидавшую бесстыдно, широко ноги женщину он видел впервые и, тем более это живое, животное, физиологическое действие, с помокревшими завитками волос, с слизью, хлюпаньем, вывертыванием наружу манжетки, обтягивающей раздутый ствол, то натянутой, то сморщенной кожей мошонки. …
У нее была большая красивая пизда. Зная это, или от развратности, Маня без стеснения широко раздвигала ноги, и ее крупный многоскладчатый орган, похожий на совокупительный орган какой-нибудь самки, - так призывно он открывался навстречу указующему к нему половому отростку самца, - выпирал всеми складками и лепестками с крупным на его поверхности клитором. Пизда была по краям поросшая темно-рыжими волосами, которые уходили и дальше, вкруг крупного, всегда будто дышащего анального отверстия. Эта пизда, всегда скользкая, склизкая, с открытым круглым глубоким тугим зевом, который можно было увидеть, если раздвинуть пальцами эту пизду чуть выше ануса, имела немного поношенный вид, и этот вид не девственно упругой розы, но с оттенком помятости роскоши раскрытого, готового к увяданию бутона, возбуждал кровь и ударял ее в толстые и тонкие, длинные и короткие, прямые и искривленные хуи самцов, которые вились вокруг нее, утяжелял яйца, свисающие под указующими перстами половых членов.
Еблю Маня любила. Одно это слово сжимало в тугой комок влагалище и сладостное угнетение заключало в тиски ее тазовые органы. Прямая кишка подтягивалась, палец, опущенный меж сомкнутых срамных губ, попадал в обильную слизь плоти.
Маня давала всем. Деду Митрию, костлявому, седому, с очень толстым длинным вялым хуем, втиснув который он двигал долго, сладостно, тяжело вздыхая. Пизда Мани наливалась, расширялась, захлюпывала от движения этого распирающего ее мягковатого, широкого, точно приплюснутого, шланга.
Молодому Ивану, ебущему Маню всегда в то время, пока молодая его жена занималась неподалеку чем-то. Иван находил Маню в амбаре или в коровнике, или в доме на кухне с оттопыренными портками, скидывал их, вздыбленный прямой твердый как камень член врезался в Манину пизду, которую он безошибочно находил под юбкой, уже потом задирая, оголяя белые, сотрясающиеся от ударов, ляжки. Иван ебал то коротко, то долго, часто наблюдая в окно за женой, которая, надвинув платок на лоб, ходила по двору или говорила через забор с бабой, всегда со стоном испуская семя, и, подергавшись упругими круглыми молодыми ягодицами, вытягивал хуй из налившихся сладострастием жадных недр, вытирал его об Манину юбку и быстро прятал в штаны. А Маня, красная, тяжело дыша, со сладостным биением меж ног, бралась за то, что бросила делать.
Давала мужу, когда вечером ложилась за цветастую занавеску. В темноте комнаты, в которой спали еще родители мужа и незамужняя его сестра, происходила связь всегда по одному раз установленному порядку. Муж, придвинувшись к спине жены, поднимал на ней рубашку до пояса. Маня должна была, лежа на боку спиной к мужу, взять внизу и поднять свою ягодицу, две складки половых губ там, где вход, раскрывались, и муж, достав из исподнего тонкий длинный сходящий на конус член, направлял его рукой в открытое горячее чрево. Почти всегда ебаная уже не первый раз в этот день Маня, блаженно улыбалась, прикрыв в темноте глаза. Длинный острый хуй раздразнивал и без того раздраженные внутренности. Муж и она крепились, чтоб не издать звуков, но осторожное чавканье их органов не подчинялось контролю, а потом и тем более сменялось громким быстрым хлюпаньем. Спустив, муж засыпал и начинал храпеть, оставив член там, где застало его блаженство. Только тугие толчки, в которых сжималось влагалище Мани, сотрясаемой удовлетворенной страстью, выдавливали наружу сморщившийся мягкий орган.
Сестра Маниного мужа, налитая здоровьем и пробуждающейся чувственностью, всегда томилась и пылала от этих звуков. Ее же отец, нащупав между ногами лежащей рядом жены дряблое месиво, вставлял в глубокую равнодушную пещеру свою восставшую плоть. Жена молча сносила трения, не выказывая признаков возбуждения. А когда муж, напрягшись, изливался и отваливался, подтиралась чистой тряпицей, которую потом прятала под матрас, а днем, выстирав, сушила, чтоб никто не видел.
В июне, ярким солнечным днем, Маня встретила в лесу двух братьев-близнецов из соседней деревни. Братья были большие, как великаны, но дураки. Добродушные парни сначала все смеялись с ней, а потом, тяжело сопя, повалили в траву, выпростали кофту из юбки, и подняли подол. Мишка мял Манины груди, круглые, острые, торчащие в разные стороны как два поросенка с толстыми высокими столбиками твердых сосков. Василек трогал ей между ног за такие приятные места, что Маня выставила пизду всю и огромный орган даже напугал Василька. Он было убрал руку, но Маня улыбалась, и он опять стал ощупывать пальцами и расширять скользкие складки. Хуи у обоих стояли. Василек опустил штаны до колен и, сидя на коленях, вдавил. Отросток его был толстый невероятно и короткий, Маня, чувствуя, как распирает почти с болью ее похотливую, всегда готовую к совокуплению, плоть, закатила глаза, поддалась. Василек лег на нее и задвигал, как машина, вздувая головкой органа пизду Мани. Его брат Мишка, оставив груди, лег на траву сзади любовников, и наблюдал, что делается меж их сцепленных в утехе органов. Раскидавшую бесстыдно, широко ноги женщину он видел впервые и, тем более это живое, животное, физиологическое действие, с помокревшими завитками волос, с слизью, хлюпаньем, вывертыванием наружу манжетки, обтягивающей раздутый ствол, то натянутой, то сморщенной кожей мошонки. И эту сторону жизни он видел так близко впервые. Сначала он смотрел жадно, открыв рот, потом нетерпеливо, затем, сорвав стебель, он со смехом стал щекотать промежность брата и там, где двигался ритмично поршень, и золотистые от волос оживленные ягодицы. Брат не замечал ничего и, убыстряясь, со стонами и скрежетом зубов, кончил. Отвалясь, он остался лежать на спине, и место его занял Мишка. Лицо Мани было искажено страстью, но Мишка видел одну лишь пизду. Пизда эта была не такая, какой он ее увидал сначала. Она была точно вывернутая наизнанку, распухшая от долгого трения, вход в глубину был яркий и красный и, он то раскрывался до невероятных размеров, то сжимался, напоминая рот вынутой из воды рыбы. Мишка в этот открывающийся зев и сунул багровую тяжелую наболдашину хуя, будто заткнул этот рот. Глядя с новым вожделением на глотающий его разбухший зев и на резкие колыхания грудей с цилиндрическими сосками (эти соски подолгу сосал после долгих уговоров двенадцатилетний Тимошка, соседкин сынок), Мишка спустил быстро, не вынеся разъебанной горячей сладости пизды…
Когда Маня пришла домой, у нее был довольный и ласковый вид. Свекровь, покосясь на нее, зло подумала, что та довольна утехами прошедшей ночи. Маню она считала распущенной, раз подглядев, как она дает ее сыну сзади, и еще постанывает. Свекровь сначала думала - от боли, а потом разобралась, и с тех пор была снохой сильно недовольна. По ее разумению похоть мужа надо сносить как барщину. И даже когда ей самой было приятно стыдное занятие, она делала вид, что ей неприятно. Лицо, с каким Маня стояла тогда средь бела дня, упираясь руками в лавку, с задранным подолом, двигая и дрожа белым задом, к которому быстрыми шлепками припечатывался сын, то и дело всплывало в ее памяти как верх бесстыдства.

Раз Маню позвали вымыть полы в барском доме Митрошова – его прислуга, старая дева Марья Федоровна слегла с какой-то внутренней болезнью и лежала у себя в темной комнате, желтая и жалкая. Маня пришла и развернула бурную деятельность, весело носилась по комнатам с ведрами чистой воды, босая, в подоткнутой за пояс юбке. В доме не было никого из господ, и барина не было. Но потом он приехал и засел в кабинете. Когда Маня, уже вымыв весь дом, робко постучала к нему, чтобы мыть кабинет, он ответил и она вошла.
Барин Мане нравился страшно. У него была красивая голова с коричневыми, но точно выцветшими волосами, был он веселый и голос его, как только он появлялся где-нибудь, звучал как музыка, и смеялся он, открывая все белые красивые здоровые зубы. Маня начала мыть, ожидая, что Митрошов уйдет, но он продолжал сидеть за столом и писать. По правде, писать он бросил, едва эта молодая баба, которой он не знал, но видел прежде, наклонилась и принялась мыть. Грубая блуза на ней колыхалась и в вырезе ее в наклонении он видел две груди почти до самых сосков. Юбка облегала две поднятые вверх, откровенные в своей безыскусности ягодицы, а когда Маня поднималась, закидывая руку, чтобы убрать задней стороной ладони выбившуюся прядь с лица, ткань юбки прищемляли две эти сладостные половины. У Митрошова была жена, милое создание не умевшее ничего. Если бы ее оставили одну среди сада, ломившегося от плодов, она умерла бы с голоду, не умея сорвать их или поднять с земли. Так во всяком случае, шутил с ней Митрошов. Глядя на ловкие, животные движения Мани, Митрошов залюбовался. Страстное желание обладать вдруг поднялось в нем темным томительным жгучим чувством. Он поднялся и подошел. Маня вскинулась, а он уже держал ее за соблазнившие его ягодицы. Маня только увидела его потемневшие от желания глаза и ее собственное желание сотрясло ее существо. Вжав Маню в стену, Митрошов быстро расстегнул пуговицы на черных дорогих брюках, из которых явился сильный, с нежнейшей тонкой кожей, смуглый и совершенный по форме половой член. Стоя, Маня развела колени, Митрошов приблизился еще, запах его духов, чистой кожи, дорогого табака – все это вдруг обратилось для нее в одно с силой раздвигающее плоть что-то огромное и сладостное до потери сознания, и это огромное поглотило ее в пучине наслаждения, накатывающего беспрестанными, мучительными в своей невыносимости, ударами. Маня вскрикивала так, будто ее бьют, а Митрошов не прекращал, он с каким-то победным и радостным для себя чувством делал это, в нем пронеслось, что он забыл это острое желание и эту новизну, и поглощенный этим, он потерял ощущение времени. И если бы в этот момент в кабинет вошла жена, то он бы не только ее не услышал, но и не узнал.
Когда Манин орган, все ее существо превратилось в одно большое, сотрясаемое мукой наслаждения чувство, когда на ослабевших ногах она не могла уже стоять, Митрошов кончил. Он долго оттягивал этот миг, потрясенный тем удовольствием, в которое бросился, и отправляя то, что, переполняло и рвалось наружу в чрево женщины, имени которой он даже не знал, еще долго содрогался. Затем тяжело откачнувшись, он, не глядя в ее лицо, спрятал начавший опадать член, застегнул над ним пуговицы и, на глазах меняясь, принимая свой обычный вид, вышел из кабинета. С трудом соединив колени, но сначала вытерев меж ног платком, снятым с головы, Маня принялась домывать полы. Ноги ее дрожали, а в теле медленно оседала истома.

Вечером в кабинете, где все произошло, на диване сидела жена в розовых расшитых домашних туфлях, и рассказывала мужу, что и как было с ней в ее поездке к своей приятельнице в город. Митрошов, как всегда в хорошем расположении духа, с особой нежностью слушал ее, и, слушая, по временам вспоминал то, что произошло тут днем, и краска удовольствия приливала к его щекам. И дело было не только в том, что это было что-то новое и неожиданное, чего он не планировал и что исполнил по своей сиюминутной прихоти, но и в том, что ему порой становилось скучно в этой сфере жизни и делалось им это часто скорее по необходимости разрядки. И это теперь вдруг расцвело снова, как еще несколько лет назад, когда он женился и не знал своей жены с этой стороны. Образ смеющейся милой жены то и дело мешался в его воображении с потупленным взором так близко находящихся к его глазам чужих глаз. В них стояла притушенная томительная страсть, и брови, тонкие изогнутые стояли в его мыслях. Но вот эти глаза посмотрели на него и в них стояли слезы сладострастия. Его жена еще никогда не смотрела на него так в те моменты близости. Митрошову хотелось повторить это с женою и посмотреть, что будет, ему казалось, что все будет по-другому. Еще рано было спать, но он уже чувствовал нетерпение и с трудом переносил то, что она говорила, он все смотрел на розовые туфли и считал минуты.
Жена никогда не раздевалась полностью. В ее понимании, так делали только падшие женщины. В этот раз в рубашке и чепчике он видеть ее не мог, это охлаждало его, и Митрошов, несмотря на протесты ее, снял то и другое, и не стал гасить свечей. От стыда жена закрыла лицо руками, он же смотрел на нее всю, белую, изящную, с темным треугольником между сжатых ног и маленькими грудями с темными сосками, которые она сжимала локтями. Он разделся сам, и когда жена взглянула на него, то с ужасом увидела огромный, как ей показалось, восставший член, который был вытянут под прямым углом к его подтянутому животу. И это показалось ей так ужасно, как будто она была еще невинна и с ней сейчас произойдет что-то страшное. Но взглянув в его лицо, она увидела вместе с желанием, делавшим его лицо более жестким, его прежнего. Муж приблизился с этим, как ей казалось, инородным чем-то в середине его тела, и отнял ее локти от грудей, положил их по сторонам подушек, прижал к ним. Теперь он нависал над ней, и опуская голову, оглядывал ее тело. Он видел мягкие кружки на ее грудях и вставшие от стыда сосцы, своими коленями он раздвинул ее ноги и маленькая, но уже много принимавшая в себя член пизда, сразу же открывшаяся с высунутым из крайней плоти клитором и маленькими лепестками малых губ между толстыми валиками больших, открылась его взору. Жене было нестерпимо, что он смотрит туда, и она силилась сжать колени, но колени мужа, упертые в перину, не пустили. Муж надавил пальцами, опуская свой твердый член на уровень влагалища, подался вперед, и протолкнул самую толстой часть между округлившихся вокруг нее пухлых и тонких складок. Узкий вход вдруг крепко его обхватывает, Митрошов давит, протискивается в тесном тоннеле вглубь, и вот весь его огромный, невозможный, чтобы поместиться, член, в ней, вошел до отказа, растянул маленькую пизду. Видя перед собой удивленные глаза жены, ее маленькие торчащие грудки, Митрошов не выдернул его с ужасом (как ей показалось, он сделает), а задвигал им. Пизда была тугая, но не такая горячая и скользкая, как у той женщины. Но жена при свете свечей, голая казалась другой, новой, и Митрошов испытывал острое желание, двигаясь вверх и вниз, раздражая маленькую пизду, которую она уже не пыталась прятать. В какой-то момент жена забылась, забыла стыд и видя над собой красивое страстное лицо с упавшими на лоб прядями, или чувствуя его рот, который казался огромным, когда он приникал к ее рту не оставляя движения, и влажный большой язык, который так напоминал ей что-то такое же, что было втиснуто в нее между ног, она отдалась чувству, захлестнувшему ее волю. Движение толстого члена вызывало в ней уже только приливы сладострастия, и все внизу, там где он раздражал, стало одним сладострастием и трудно было уже понять, что там делалось. То, что он двигал в ней членом, она могла лишь догадываться, глядя на него, но она уже не могла смотреть. Скользкая, живая, расширившаяся пизда сама уже двигалась навстречу входившего до конца, до самых гладких, поднявшихся яиц, члену. Сосущая глубина раздражала его, Митрошов наклонился и присосался к соску жены справа, сосок собрался в узел, а Митрошов, взявшись снизу между раздвинутых ног за обе белые ягодицы жены, стал крепко вбивать в нее раздувшийся член. Ударяя коротко и все быстрее, Митрошов налился краской, жена его, с увеличившимися зрачками и жаждущая пика сладострастия, на котором она балансировала, вцепилась в перину и отдаваясь этой мужской силе, закричала. В этот момент и Митрошов стал спускать и с силой ударяя еще, затем рухнул на белое под ним тело.